И снег приносит чудеса - Литагент «Ридеро»

Дядька Федор уходил долго. Грузно шагал, закинув за спину старый прожженный рюкзак. Старый маячник думал об огнях, которые в этот момент уходили с ним по тропе, заросшей жесткой травой. Вот после этого Иван Силыч впервые и поднялся на маяк.

Меганом – это и полуостров, врезающийся в морскую гладь на несколько километров, и мыс, которым этот полуостров оканчивается. На фотографиях и картинах вид маяка над пенным морем зрелище романтическое. Но, поднимаясь по старой лестнице, в узкие окна башни рассматривая волны, набегающие на узкую береговую полоску, Иван Силыч изо всех сил уговаривал себя не сбежать. В первые дни каждый подъем на маяк казался для него страшным испытанием. Он смотрел вниз на море, и в голове начинали кружиться такие орбиты, что ему казалось будто космос, какой он есть, поселился здесь, на маяке. На его маяке.

Теперь он был уверен, что маяк – его новый дом. В нем нет и не будет предательства, море не предает, а сам с собой он давно договорился о дружбе и согласии. Он точно знал, что это его дом, потому что Москва, скорее всего, уже не ждёт его обратно. Иван по собственной воле сбежал, чтобы не сойти с ума от косых взглядов и оправданий своего человеческого достоинства.

Сначала все было в новинку, привыкал к видам за окном, к новой необычной работе. Образ жизни на маяке не так, чтоб активный. Несколько дней просто отсыпался от прежних забот. С каждым новым часом сна с Королька как будто слетала шелуха. Сны стали проводниками в прошлое. Приснилось детство.

В футбол гоняли с пацанами, курили за углом школы.

Мама в магазин послала, молока купить и хлеба. Деньги в кулаке, ладошка вспотела. Однажды сдачу потерял, мама расстроилась, зарплаты не было.

Подрался в школе.

Первый раз Лизку Панкратову поцеловал. Вот дурак был – поцеловал и убежал. А она-то испугалась, пожаловалась родителям. Пришел ее дядя, разбираться хотел. А может, просто познакомиться. Потом все смеялись – вот, когда в первый раз стыдно стало. А теперь смешно.

Сны Ивана путались. Иногда проваливался в черную дыру и растворялся в ней. Иногда летал. Летать не страшно, если не смотреть вниз. Когда вниз посмотришь – вот здесь наступает ужас. Летать не страшно, страшно падать.

Книг в доме маячника, можно сказать, что не было, только Библия, из которой выпадали странички. Видно, читал старик вечерами. «Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир…».

«Забавно, – думал Иван Корольков. – спасение и благодать еще с таких древних времен со светом люди сравнивали! Это получается, что я сейчас как есть – проводник света! Включаю и выключаю! Просвещая всякий корабль, выходящий в море!». Эта мысль Ивана почему-то укрепила, в тот вечер спал он крепко, без всяких утомительных снов.

Тоска наступила к концу второй недели. Особенно тяжело стало вечерами. Ни одной живой души, с одной стороны пустыня, с другой – море. Можно, конечно, было спуститься в поселок. Прогуляться, на людей посмотреть. Но Иван без повода в гости нагрянуть ни к кому не хотел. Магазин в поселке работал по запросу – кому надо стучали в дом к продавщице, та продавала товар. Так во всех деревнях делают. Да к тому же Иван без людей внутренне одичал. Ему было бы уже неловко чувствовать себя в человеческом окружении, о чем-то разговаривать, как-то выстраивать отношения.

Однажды за дверью кто-то жалобно заскулил, а потом в дверь заскребли. Облезлый, грязный пёс драл когтями дермантиновую обшивку, видимо, почувствовав запах домашнего тепла и хоть какой-то еды. Иван Силыч пса принял. Собака на маяке – хорошее развлечение. Видно было, что пес умный. Глазастый, шерсть хоть и торчит клоками, но если промыть будет ничего, здесь не до красоты. Самым забавным были его уши, длинные и широкие. Кто в каком поколении смешался, чтобы на свет родилось такое нечто, даже представить было невозможно. Когда пёс бежал по тропе, уши забавно прыгали. Если в траве пса было не видно, казалось, низко над землей летит гигантская бабочка.

Иван и назвал пса Шарль Обертюр, в честь знаменитого французского лепидоптеролога. Когда стихли все душевные волнения о том, как жить дальше, он наконец вспомнил об увлечении юности и теперь уже забытого студенчества. Бабочки были еще одним утешением его крымской жизни. Ему казалось, что язык летающих цветов он знает наизусть. Одна павлиноглазка начала прилетать к нему каждый день. Иван научился с ней разговаривать без слов. Казалось, что она понимает язык его тепла и невидимой энергии души.

Днём, когда ярко светило солнце, Иван уходил в степь и подолгу наблюдал за прерывистым полётом бабочек. Шарль Обертюр был постоянно с ним. Облезлый пёс уже не был похож на брошенную дворнягу. Дух французского профессора вселился в него вместе с именем. Пес был исследователем. Кто знает, зачем он прыгал с кочки на кочку, пытался взлететь вместе с бабочками и обнюхивал цветы, спугнув их очередную колонию. Собирал свою коллекцию взмахов крыльев, запахов нектара и колебания горячего воздуха.

В студенческие годы экспедиция за бабочками заканчивалась грудой коробок с пронзенными бабочкиными тельцами. В этой жизни необходимости в сборе мертвой коллекции не было. У Ивана была огромная лаборатория – под открытым небом. А коллекция была – живая. Бражники, махаоны, совки, носатки, стеклянницы, парусники – Иван полушепотом повторял названия бабочек, словно слова молитвы. Для него было важно через них сохранить связь с прошлым, на их звучании построить свое настоящее бытие. Бабочки были символом свободы – их нельзя выдрессировать и посадить в клетку. Ограничение свободы для этих неземных существ – верная смерть.

Иван хитрил – ставил вокруг маяка воду, разведенную с мёдом. Банку мёда нашел в чулане от прежнего хозяина. Бабочки слетались к блюдцу за нектаром, а потом кружились в хороводе над домом маячника, благодаря своего неожиданного друга.

Человеческую жизнь Иван сравнивал с жизненным циклом бабочки. Сначала яйцо. Возраст открытий окружающего мира. Время, когда ты понимаешь, что мягкое – это приятно, а острое – плохо, когда падать совсем не больно, а больнее – лежать и не двигаться. В детстве был случай, о котором сам он не помнил совсем. Но родители рассказывали с такой точностью в деталях и эмоциях, что не поверить им было нельзя. В пятилетнем возрасте он проснулся рано утром, но не смог ходить. Совсем не держали ноги. Вернее, как он сам теперь понимает, ног Иван не чувствовал. Родители сначала подумали малыш шутит, детский юмор не всегда похож на взрослый. Но уже через пару минут выяснилось, что Ванька, который еще накануне ни на что не жаловался, падает без сил на кровать. Для всех это было шоком. Отец на руках донес до машины и поехал в травмпункт. Маленькому Ивану сделали рентген, внимательно осмотрели – но ничего не нашли. «Наблюдайте!» – сказал хмурый доктор. Наблюдали два дня. Лелеяли и плакали, жалели и гладили. Через два дня Иван Корольков как ни в чем не бывало, встал и пошел. Что это было, так никто и не понял. Стадия яйца для Ивана ограничивалась постижением мира и опробованием его на вкус. От возраста это не зависит. Нынешний сосед Ивана Силыча Аркадий Баловнёв – до сих пор яйцо. Но с ним все ясно – натура творческая вечно в поиске тем и идей.

Более совершенная стадия – гусеница. Яйцо обрело иную форму, доразвилось и почувствовало мощь жизни. Теперь пробовать на вкус уже не хочется. Хочется жрать все, что попадется на пути. Гусеница – это время собирания эмоций и чувств. Даже внешность у гусениц разная – иногда кричащая, иногда шипастая с яркими пятнами. Гусеница ищет свой стиль и не хочет быть похожей на других. Гусеница – это Сима Московцева. Одна любовь, вторая, роковая, сороковая. Нежнее! Ласковее! Сильнее! Глубже! Остановиться гусеница не может, пока не насытит своё яркое чрево. Разум здесь не работает, зато энергично работает тело.

И только насытившись и устав от собственной энергии, гусеница окукливается. Что это было – спрашивает себя гусеница. Ответа никто дать не может. Вокруг – такие же куколки, накопившие за свою гусеничную стадию такое количество проблем и неприятностей, что они давят на самолюбие все сильнее. Куколке кажется, что жизнь прошла зря. В напрасной беготне по кругу, в цацках и украшательствах. Куколка уже жалеет о прожитом, но еще не видит будущего. Это состояние душевного сна и страхов. Всё замерло в ожидании того, что придёт Годо. Но что это или кто – не знает никто. Сэм Беккет, тысячу раз прав. Годо не придёт. Не приедет. Не прилетит.

Стадия куколки – для некоторых последняя стадия жизни. Окуклился – это финал. Отправляйся в вечный мир. Только сильным удается стать «имаго» – сохранить лицо, приобрести образ и воспарить. Правда, перед полётом бабочка в стадии имаго должна сделать усилие. Взобраться на возвышение и свесить только-только обретенные крылья. Для крыльев это полезно, они отвердевают. Но, кажется, что природа специально дала эту паузу, для осознания маршрута полета. Куда лететь? Что делать? Что оставить после себя? Иногда Ивану Силычу казалось, что имаго – Маруся. В свои шесть лет – она уже вполне сформировавшийся образ. Как ни странно – смешной профессор Демьян Петрович, который учит вьетнамцев русскому языку, в квартире которого Иван Силыч так неловко нарушил равновесие мира – тоже имаго. Он может быть смешон в своей вере во вьетнамские мифы, но он цельная натура, чётко осознающая свой полет. А кто сам Иван Силыч? Сейчас он затрудняется ответить. А тогда, на маяке, он выходил из куколки. Заново обретал в себе силы жить новой, другой жизнью.